нарисуем — будем жить!
Дальние страны манили, в книге Гайдара «Чук и Гек» дети, жившие — действительно, в дальних странах — мечтали о тех дальних странах, куда идут поезда, даже не останавливавшиеся на их полустанке. Дальние страны казались тем более заманчивыми, что туда попадали только избранные. У подруги на полке в серванте стояли фигурки индейцев и африканских вождей, которые свидетельствовали о том, что ее родители жили какое-то время в Африке, где работал ее отец. Но с ними нельзя было играть — они стояли, чтобы показать, где побывали, и кто такие ее родители. Зато отец другой подруги показывал нам слайды подводного балета из Японии — тоже нельзя было потрогать, ощутить, а только увидеть через волшебное увеличительное стекло — как там, тоже за стеклом, двигаются такие же волшебные существа. И, наконец, довершали дело марки.
Неделями откладывались копейки, которые предполагались на бутерброды в школе, но главной целью были магазины филателии, один был рядом, известный всем филателистам в Москве — Филателия на ул. Волгина. Вокруг него всегда толпились какие-то люди, в основном, мужчины среднего возраста, у них можно было купить самые необыкновенные марки. Именно от них, благодаря папе, у меня были марки «дальних стран» — Фиджи, или других маленьких островных государств, марки с птицами, репродукциями картин, яркие и удивительные.
все, что сегодня осталось от того места…
А по телевизору шел фильм «Марка страны Гонделупы», которая в памяти осталась как «Марка страны Гваделупы» — о том, как марка выдуманной страны была нарисована, чтобы выменять ее на действительно ценную марку. Что могло приблизить «дальние страны»? Книги «Библиотеки приключений», которые тоже были редкостью, стояли у соседки в шкафу, она давала их почитать. Привезенные из Болгарии куклы в национальных костюмах. И «дети разных народов» — любимая кукла -негритянка Нелли и большая неуклюжая кукла с монгольскими чертами. Кукол с белокурыми кудряшками не было.
И «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу — и хотя сейчас эта книга кажется излишне сентиментальной и наивной, но она закладывала основания для воспитания интернационализма.
Политизация произошла в сентябре 1973 г., когда Альенде, будучи не в состоянии отстоять власть, не покинул президентский дворец и покончил с собой. Мы, те, кто тогда бредили Чили и Латинской Америкой, также бредили испанским языком — во Дворце пионеров можно было заниматься испанским языком, к ним приходили чилийцы, живущие и учившиеся в Москве. Мои подруги немного постарше меня встречались с некоторыми из них: так сочувствие революции обретало романтические очертания. Фильм «Пылающий континент» Романа Кармена добавлял углей в костер революционной эмпатии.
А наша жизнь была лишена героизма, банальная повседневность ожидания автобуса, поездок в школу, в то же время, рядом находились жители этих самых «дальних стран». Конечно, этот интерес или не интерес вырисовывался по-разному. Для кого-то это была возможность уехать и увидеть дальние страны, для кого-то — получить настоящую возможность познакомиться с образцами тех «дальних стран».
Самая банальная причина — зачастую представители «дальних стран» располагали пропуском в мир недоступных вещей — джинсы, магнитофоны, импортные конфеты — можно было купить за чеки, которыми расплачивались в магазинах сети «Березка». Но все-таки, романтические отношения с «дальними странами» мечтались, видимо, и студентам, и нам, обитателям окрестных блочных домов. В лесопарке на скамейках, когда мы готовились к экзаменам в школе, кругами ходили разноцветные молодые люди, которые искали, как познакомиться. Мы сталкивались в магазинах и автобусах, на остановках и в поликлинике.
В нашем подъезде появился эффектный молодой человек из Эфиопии, который вскоре стал гулять вокруг дома с коляской, а его дочка Соня была очень общительным ребенком, но молодой человек уехал работать в Эфиопию, родители Сони развелись, и сейчас, когда я встречаю Соню, не узнаю ту веселую любознательную девочку, которую знала раньше. Я знаю, что она ездила к папе, но вернулась обратно, у него новая семья, и там тоже она не прижилась. Как складываются судьбы таких, как Соня? Она исключение, или, скорее, правило? Грань, которая всегда вырисовывалась между нами и «дальними странами», казалось, она начала стираться в Перестройку. Как раз родился мой сын, а в Университете дружбы народов устроили фестиваль на майские праздники. Перекрыли движение автобусов, вытащили разные инструменты, все можно было потрогать, хоть еще и очень хрупкий, но контакт мог состояться. Мой двухлетний сын пробовал интересные погремушки, стучал по там-тамам, отовсюду звучала музыка… Это было один или два раза, не помню, но сейчас невозможнее представить, чем раньше.
Это время прошло, Москва стала немного более разноцветной, но «дальние страны» теперь не «те» дальние страны», о которых многим москвичам когда-то мечталось… Грань вырисовывается еще ярче, вернее, обозначилось больше этих граней, они накладываются одна на другую, мы опять ходим по городу рядом друг с другом, но в одном ли городе мы живем? Может быть, нам нарисовать новый город?
Так появился новый проект постоянной программы «Лаборатория событий», посвященный коллективному художественному исследованию Беляево и Коньково.
Название проекта «Нарисуем — будем жить» отсылает к идее «построения общего дома» для разных народов. Однако каким этот дом будет в современных условиях? Цель проекта — найти ответ на этот вопрос вместе, обратившись к архитектуре и истории района, опыту ежедневного общения горожан, студентов и выпускников РУДН, филателии и гастрономии, сувенирам и игрушкам, топонимике и психогеографии.
Нашим основным инструментом стала карта микрорайона, с юга на север от улицы Островитянова до улицы Бутлерова, с запада на восток включавшая и Университет дружбы народов, и Институт русского языка, а справа уходящая к кромке Битцевского леса. Мы все лето ходили по этой карте вместе с теми, кто присоединился по приглашению на сайте, и в конце состоялась прогулка-игра, когда на примере маленького фрагмента с помощью карточек удалось показать особенности этого района, отметить и места соприкосновения — культур, языков, траекторий иных (ино-странных студентов, преподавателей, стажеров) и местных жителей.
Мы открыли, что составляющие этой карты — сад, голубятни, памятники науки и модернизма — также соседствуют с очень странными местами, вроде бы похожими на все, что мы видим каждый день, но, присмотревшись, очевидно, что найти логичное, разумное объяснение этим странностям нельзя и не нужно. Они как бы открывают дверь, дают воздух для той поэзии, которая рождается в этих «джунглях», по выражению Бориса Усова, жившего как раз тут, на ул. Островитянова.
Наше фланерство по карте закручивалось и путалось, но ориентиры все больше становились образными маркерами Беляево-Коньково.
Мы предположили, что «сад» — укрытие от настоящего, буквальное прошлое, ностальгичное и подчас хрупкое. Склько разных садов в Беляево? Можно так обозначить действительно существующий сад — Яблоневый, а можно добавить метафорический, Волшебницы из «Снежной королевы». А «Странные места» могут быть для других обычными детскими площадками.
Мы выложили карточки на большую карту района, населили ее героями — местными наблюдателями — поэтами и художниками, картографами и планиметрами — учеными из «памятников модернизма», коллекционерами — цветов, марок, голубей, искусства…
мы отметили Площадь Мартина Лютера Кинга и сняли границы, обмениваясь дарами, в надежде, что этот символический жест способен выразить желание вернуть доверие друг к другу и к"иным», живущим с нами бок о бок.
